Эти воздушные оранжереи...
Когда-то роскошные и величественные стеклянные дворцы, а теперь поверженные временем, покоренные его неизбежным и безжалостным течением хрустальные остовы прошедших десятилетий. Буйная растительность, лианы и плющ, - все было наполнено незримой эссенцией бытия, и казалось до боли странным торжеством жизни, ее манифестацией на фоне полупрозрачных руин. Стеклянная пыль усеивала изящные каменные тропы, заросшие всепоглощающими ползучими дикими травами. Да и сам воздух был напитан дикостью и буйством, вопреки символизму упадка некогда прекрасных и несравненных оранжерей.
Эти оранжереи были неотделимой частью дворца, давно разрушенного и канувшего в лету. От дворца остались лишь одинокие заросшие плющом мраморные статуи, белоснежные резные фонтаны, давно высохшие и служившие пристанищем для дождевых вод, широкие поистине королевские лестницы, раскрошившиеся и осевшие, дивной красоты беседки, овеянные ветрами и покоренные буйством диких роз. Оранжерею омывали темные воды озера, поверхность которого была усыпана опавшими листьями, еще живыми и зелеными.
Леонард медленно бродил по заросшим тропам и прислушивался к себе. Торопиться не нужно. Все случится в свое время. Стеклянные купола оранжереи, словно живые существа, сотканные из полу материальных материй, будто что-то шептали окружавшим их вековым деревьям. Кое-где стекла были разбиты, и на телах куполов зияли дыры с заостренными краями. Леонард неуверенным движением дотронулся кончиками пальцев до этих острых краев. Он был немного неосторожен, и на одном из пальцев показалась капля крови, почему-то цвет ее был неестественно алым.
Он бродил здесь часами, вдыхая насыщенный пряный воздух, неторопливо размышляя о том, что его сюда привело. Ему были знакомы все тропы, каждый лестничный пролет, каждый фонтан, каждая беседка. Мраморные статуи протягивали свои руки, кто-то ввысь, словно в мольбе, кто-то к нему, словно в порыве страсти умоляя о спасении, у большинства из них не было рук, или же были только части рук. Их тела и лица были изрезаны трещинами, некоторые из которых были настолько глубоки, что походили на русла иссохших рек, на трещины в земной коре от многолетней засухи. Должно быть, для них все это действительно было засухой. Всеми покинутые, всеми забытые, они давно потеряли всякую надежду на возрождение.
Леонард мог подолгу всматриваться в эти лица, пытаясь прочитать их истории и воспоминания.
И вдруг совершенно случайно в темном углу парка, в тени раскидистых деревьев с густыми темно зелеными кронами и многовековыми мощными стволами, он увидел невысокую статую молодой девушки. Ее глаза были смиренно опущены, руки сложены на груди словно в молитве, а лицо было сокрыто вуалью, умело вырезанной из камня. Вуаль струилась по лицу, волосам, плечам девушки, наслаивалась на умело сотворенное из мрамора платье со множеством складок и оборок. Она была маленькой, хрупкой и словно испуганной. Казалось, что она пряталась от всего мира в тени этих старых деревьев, будто прося у них защиты, сжавшись от страха, но в то же время смиренно принимая свою судьбу и обрушившуюся на нее небесную кару. Во всем ее облике была некоторая внутренняя поэзия, нечто едва уловимое, возвышенное и чистое.
Леонард затаил дыхание. У него было ощущение, что еще чуть-чуть, еще мгновение- и она поднимет на него свои глаза, повернет голову, одарит его кротким взглядом. И почему он раньше не замечал ее? Ведь все его дни были наполнены, насыщены пребыванием в этом месте. Статуя была покрыта пылью, мхами и опутана лианами плюща, такого неестественно ярко зеленого, предельно живого, будто бы даже ядовитого в своей живительности. Леонард освободил ее закрытое вуалью лицо от молодых побегов плюща. У него возникло непреодолимое желание снять вуаль с ее лица, он даже уже почти что дотронулся до нее, но ощущение холодного мрамора вмиг отрезвило его.
Что за наваждение?
Он убрал упругие лианы плюща с ее хрупкого белоснежного тела. На подножии статуи была покрытая многолетней пылью табличка, закрытая от взора молодыми побегами папоротника. Леонардо терпеливо расчистил надпись. Там было всего одно слово: Корделия.
Корделия? Должно быть, это твое имя?
Он с нежностью еще раз внимательно оглядел статую девушки. И сердце его защемило от невыразимых чувств. Стало быть, этот мрамор в руках скульптура обрел жизнь? Может, в этом мраморе уже изначально присутствовала искра жизни? Нечто из глубин земли или из мира духов вселилось в эту бездушную каменную плоть? Или же сам камень обладал душой изначально? Или же она была живой, настоящей, и по каким-то неведомым причинам стала камнем? Может, она жила в этом дворце? Или являлась одним из его духов-хранителей? Леонард зачарованно смотрел на опущенные глаза Корделии, пытаясь найти ответы.
За спиной послышалось шуршание листьев.
- Нам пора идти.
Он оглянулся. Конечно же, она пришла. Чтобы его позвать. Не могла не прийти. Он опять потерял счет времени. Тельма выжидающе смотрела на него.
- Ты завтра сюда вернешься.
Завтра? Казалось, все временные единицы перестали иметь для него какой-либо смысл, он словно потерял ощущение линейности времени.
Это так пугающе странно- уходить. Словно лишаешься части себя. Там, вовне- какой-то чужой непонятный мир, наполненный абсурдом и шумом, сложностью и запутанностью. А здесь- пристанище тишины и безмолвия. Там, вовне, время несется вперед с бешеной скоростью, разрушая и порождая, превращая в прах. Здесь- время остановилось. Да, оно повергло когда-то былое величие и поставило его на колени пред собой, обратив его в пыль. Но затем... время ушло, покинуло навсегда это место, и все вокруг застыло на грани жизни и смерти. Все покорилось великому безмолвию, блаженному и долгожданному. Уходить- означало отдать себя на растерзание. Но он всегда уходил. Уходил, чтобы вернуться. И в этот раз тоже предстояло уйти. Он, окинув взглядом хрупкую фигуру Корделии, покорную и смиренную, с опущенным взглядом и вуалью на лице, тяжело вздохнул и отправился прочь.
Каждый день он возвращался, шел сквозь сырые туманы, напитанные дождевой влагой леса и опавшие листья. Он шел в царство забвенных оранжерей и полуразрушенных дворцов. Но прежде всего- он шел туда, чтобы еще раз увидеть ее. Корделию. Он часами любовался ею, проводил дрожащей рукой по мраморным волосам и нежному овалу лица, спрятанному за искусно вырезанной из камня вуалью.
Ты- живее всех живых. Твоя душа прекрасна, хоть и заточена в камне. Он рассказывал ей обо всем. О своем пути, о своем выборе, о том, как он терял и находил, как блуждал, убегал и преследовал. Он знал, что она внимает каждому его слову, что она понимает его, принимает без осуждения и предвзятых убеждений.
Я хочу, чтобы ты жила. ЖИЛА. Если бы я мог...
Она ничего от него не требовала. Она просто смиренно слушала его речь, что струилась подобно плавному и неторопливому течению реки.
- Пора идти.
Тельма говорила это каждый день строгим и непреклонным голосом. Она заставляла его возвращаться в тот мир шума и хаоса, она почти что насильно приказывала ему уходить. Знала, что он все равно будет возвращаться сюда, но не сдавалась.
Если бы было живительное зелье, способное превращать неживую материю в живую, если бы он обладал знаниями магов-алхимиков, если бы мог заставить эту мраморную броню преобразиться и стать чем-то наполненным жизнью, напитать дыханием, заставить сердце биться за каменным каркасом... Он бы отдал свою душу ей, Корделии. Если бы только мог. Он часами молчал и беззвучно плакал, смахивая скупые слезы затвердевшими руками. Он ни о чем не сожалел, все его сожаления, страхи и раскаяния впитала в себя молчаливая Корделия. Взамен она словно очистила его душу дивным сиянием, невидимым глазу. Она собрала его воедино из раздробленных осколков, стертых в пыль и развеянных прахом по свету. Она пролилась живительным бальзамом на его покрытое многочисленными шрамами сердце, черствое, как и тот мрамор, из которого было вырезано ее совершенное тело.
Леонард словно вернулся домой. Оставался лишь еще один шаг. Последний и самый важный. Вдохнуть в нее жизнь. Или же, пробудить в ней уже существующую Искру жизни, которая по каким-то причинам была заточена в камень? Он еще раз кончиками пальцев коснулся ее щеки, и ему показалось, что к щекам прилилось тепло. Неужели? Может ли случиться подобное Чудо? Затаив дыхание, он не смел надеяться. Но все же прислонил ухо к белоснежной груди. Надо лишь прислушаться. Его глаза расширились в блаженном изумлении. О Чудо! Чуть слышный удар ее сердца.
Дыши. Живи. Открой глаза.
- Пора идти.
И вновь этот вечный монотонный голос Тельмы. Такой безразличный и несвоевременный. Когда же она оставит его в покое?
Леонард в порыве положил свою ладонь поверх сложенных в молитве рук Корделии, маленьких и хрупких. Его ладони раскалились, и из них словно бы хлынул солнечный свет, пробуждающий и животворящий.
Только открой глаза. Ему показалось, что ее тонкие пальцы начали оттаивать.
- Пора идти!
Это прозвучало как приговор. Как раскат грома. Он сжал ее узкие ладони в своих и закрыл глаза.
А что, если он останется здесь, с Корделией? Что, если на этот раз он проигнорирует зов Тельмы и решит не возвращаться назад? Что произойдет?
- Пора идти! - ее голос принял более резкие и острые очертания, стал более требовательным и даже немного агрессивным.
- Я не хочу возвращаться назад, - несмело произнес Леонард, изо всех сил сжимая руки Корделии и ощущая, что они начинают нагреваться и наполняться жизненными соками.
- Уходим! - почти что кричала вечно флегматичная Тельма. Ей было несвойственно проявлять столько горячности, ее темперамент всегда был подобен холодным туманным северным озерам. Но в этот раз она почему-то разозлилась, пришла в ярость. Он услышал ее быстрые, стремительно приближающиеся шаги. Все ближе и ближе.
Открой глаза.
Леонарду показалось, что Корделия пошевелила кончиками пальцев.
- Уходим! Пришло время уходить! Нам нужно срочно возвращаться назад! - Тельма кричала на пике своих голосовых связок. Ее охватила паника.
- Ты не можешь здесь оставаться! Пойдем со мной! Уходим! - ее шаги перешли на бег.
Леонард в изумлении оглянулся. Охвативший его кокон тепла, света и какой-то прекрасной неземной любви дал трещину. Он увидел Тельму, чей лик был искажен паническим ужасом. Ее глаза были широко распахнуты, а руки дрожали. Эти ее дрожащие руки сжимали какую-то корягу. Острую и ржавую.
- Умоляю, пойдем! - Тельма начала всхлипывать.
- Я не хочу возвращаться. Мое место здесь.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь! - завопила Тельма.
- Как раз-таки понимаю. Я обрел свой смысл. Уходи без меня.
Она согнулась от охватившей ее истерии, какой-то сдавленной и беззвучной, а потом, с гортанным криком побежала в сторону Леонарда и Корделии, замахнулась корягой и нанесла свой первый удар по статуе. За первым ударом последовали другие. Тельма в состоянии аффекта продолжала бить и без того израненное белоснежное тело Корделии, которое когда-то не имело никаких изъянов, а теперь было покрыто шрамами и трещинами. Мраморные куски откалывались и обрушивались каскадом камней и пыли на окружающий буйный дикий ярко зеленый плющ. Леонард смотрел, как тело той, которая стала ему самой родной на свете, рассыпается на осколки. Ее искореженные руки пали к его ногам, ее расколотая надвое голова откатилась к прудам и скрылась в зарослях водных лилий.
Тельма резко остановилась. Перевела дух. Отбросила корягу как ни в чем не бывало.
- А теперь пора идти.
Он посмотрел на Тельму словно бы в первый раз. Кто ты, Тельма? Зачем мы сюда приходим? Почему мне приходится возвращаться назад? И для чего ты меня держишь взаперти? Нанеси удар и по мне. Разбей и меня. Может, таким образом ты и мне даруешь долгожданное освобождение?
Она все поняла по его глазам. Серым и дымчатым, полным какой-то решимости.
Он развернулся и пошел прочь навстречу сырым туманам. Теперь он знал, что Корделия была свободна. Он знал, что отыщет ее, где бы она ни была.
А Тельма знала, что он уже не вернется и что пришло время отпустить.